+7 (495) 789-35-91 - сеть магазинов
+7 (495) 648-17-68 - интернет-магазин

Ольга Брейнингер: Smart is the new sexy


Поделиться:

– Оля, твоя дебютная книга вышла в одном из лучших российских издательств в «Редакции Елены Шубиной» издательства «АСТ». Расскажи, как родилось ваше сотрудничество? Повлияло ли оно на то, какой получилась эта книга?

– Наше сотрудничество началось самым простым, но, кажется, самым редким образом: в 2016 году я отправила рукопись Елене Даниловне Шубиной по электронной почте. Через полгода получила письмо от редактора «РЕШ» Анны Колесниковой. Так началась эта история. Конечно, работа с Еленой Даниловной и ее командой во многом повлияла на то, какой в итоге получилась книга. Например, некоторые из рассказов цикла «Жизнь на взлет» были созданы уже после подписания контракта, и в, каком-то смысле, стали неотъемлемой частью романа.

– «В Советском Союзе не было аддерола» вызвал огромный резонанс, получил номинации на премии «Большая книга», «Нацбест», «Русский Букер», вошел в шорт-лист премии «НОС – 2017 (Новая словесность)». Как ты считаешь, могут ли премии верифицировать статус молодого писателя и для чего они вообще нужны?

– Пожалуй, как один из институтов экспертной оценки премии нужны как читателям, так и самим авторам. С одной стороны, премия или номинация на нее могут привлечь внимание читателей к определенному тексту, с другой – для автора, особенно начинающего – это своего рода знак, что что-то у тебя получилось. Но, в конечном счете, по-настоящему верифицировать статус автора или книги, пожалуй, может только сам текст, его художественные достоинства, сила и неосязаемое внутреннее волшебство, которое читатель или почувствует, или нет.

– Героиня твоего романа много говорит о самоидентификации, национальном характере, корнях и собственной идентичности. Насколько важно для писателя осознавать все это?

– Очень важно – и дело не в самом вопросе, а в том, что бесконечное множество вариантов ответа на него порождают самые разные писательские траектории и стратегии самоопределения. И каковы бы ни были эти траектории – у каждой истории должна быть точка отсчета, которой единственно может быть вопрос о том, что такое я и какие отношения связывают меня с миром вокруг. Невозможно нарисовать линию, не поставив карандашом первую точку на бумаге, и невозможно написать историю, не зная, кто ее герой.

– Если говорить о стилистической природе твоих текстов, как их можно охарактеризовать?

– Я думаю, что по своей природе мое письмо ближе всего к так называемого жанру «трансгрессивной литературы» – это термин, который ввел в оборот американский критик Майкл Сильверблатт. Трансгрессивная литература как раз и работает с вопросами самоидентификации, персональной свободы, с темой норм и рамок, накладываемых на человека социальными ожиданиями. Это литература, персонажи которой стремятся выйти за пределы обыденного и исследовать грань между нормой и свободой, нормой и абсурдом. Поэтому зачастую в фокус внимания такой литературы попадают пограничные состояния, будь то девиация от условной психологической нормы или состояние аффекта; наркозависимость, жестокость, медитативные практики – любые ключи, позволяющие нащупать выход за рамки нормального, за рамки собственного опыта. Это достаточно сложная и мрачная палитра, и для читателя трансгрессивная литература – отнюдь не возможность развлечься чтением уютной сказки, забравшись в кресло с чашкой горячего чая. В такие тексты читатель погружается в поисках опыта трансгрессии, выхода за пределы самого себя. И основная читательская эмоция, которую провоцирует такой текст, – в первую очередь, раздражение, вызванное выходом из зоны комфорта.

– Если называть авторов, которые на тебя повлияли, то...

– Мои любимые авторы – Дэвид Фостер Уоллес, Брет Истон Эллис, Томас Пинчон, Чак Паланик, Дон ДеЛилло. В общем-то, эти имена покрывают целый спектр жанров, близких, и в какой-то мере даже являющихся предтечами трансгрессивного реализма – контркультурная литература, новая искренность, истерический реализм. Объединяет эти направления поиск новых художественных форм, отражающих современное восприятие сложности реальности. Подобно тому, как реальность сегодня распадается на осязаемую и виртуальную, новые нарративы уходит от линейности фрагментарная, ризоматичная структура действительности отражается в фрагментарной структуре текста. Это требует и каких-то нестандартных практик, приемов работы со словом, которые смогут передать ушедшее от одномерности понимание реальности, многослойность смыслов и идентичностей.

– Кажется, ты частично наделила героиню своей автобиографией. Но где пролегают границы между частным – личным – и выдуманным миром фантасмагории? Насколько вообще биография писателя может вторгаться в его художественный мир?

– Может показаться, что отчасти это так, но роман – это не моя автобиография и не художественная версия собственной жизни. Это самостоятельная – выдуманная – история, отдельные вехи и повороты которой если и напоминают мою биографию, то лишь потому, что она показалась мне достаточно типичной для нашего времени. Но я писала не о себе – я писала об обычном герое нашего времени. Не могу сказать, что меня очень сильно занимает вопрос о «правильном» соотношении личного опыта и вымысла, автобиографии и художественного. Мне кажется, что все, что угодно, может стать основой для литературы – особенно сегодня, когда мы теряем грань между реальностью и виртуальным миром, когда правда перестала существовать, расщепившись на бесконечное количество версий реальности. В эпоху постправды вопрос о правде и вымысле, мне кажется, становится все менее и менее актуальным.

– Насколько среда формирует восприятие и речь?

– Среда очень сильно влияет и на речь, и на мышление. Постоянное пребывание в пространстве неродного языка – когда то, что слышишь, и то, как думаешь, постепенно сливаются в какой-то гибридный поток – создает некое «третье пространство». Существование в нем, на мой взгляд, развивает чутье к нестандартным приемам работы с языком, острый слух к восхитительно неровному, неправильному, к звуковой асимметрии, из которой и рождается настоящая литературная магия.

– Ты сейчас живешь за границей, занимаешься академической и преподавательской деятельностью. Расскажи поподробнее.

– Сейчас я учусь в докторантуре Гарвардского университета и, как и все докторанты на старших курсах, преподаю. Как правило, мы все проходим ротацию – каждый докторант должен пройти как минимум один год преподавания русского языка (для меня это был прошлый академический год), и год (но обычно – больше) преподавания курсов по литературе. В этом семестре – я один из младших преподавателей на курсе по изучению этики в романах Толстого и Достоевского. Последние полтора месяца мы читали и разбирали «Анну Каренину» и малую прозу Толстого, а на прошлой неделе перешли к Достоевскому – «Запискам из подполья» и «Братьям Карамазовым». Впрочем, это мой последний семестр на кампусе, так как в январе я временно переезжаю в Дагестан. Моя диссертация посвящена Северному Кавказу (в основном фокусируюсь именно на Чечне и Дагестане) и культурной репрезентации ислама на Кавказе в русской и локальных литературах; в частности, меня интересуют период Кавказского имамата, период Чеченских войн и современный культурный процесс на Кавказе. В Дагестане я планирую провести полгода или – в зависимости от того, как будет идти архивная работа с арабоязычыми рукописями эпохи имама Шамиля – может быть, год. В течение последних четырех лет я приезжала на Кавказ каждое лето, но еще никогда не проводила там столь продолжительное время, и с огромнейшим нетерпением жду этого нового этапа своей академической (и, конечно, творческой, потому что тема ислама будет одной из основных в моем новом романе) работы.

– Вернемся к книге. В начале романа есть эпизод с Карлоу, который разрывает шаблонные представления об академической науке. Насколько вообще совместимы сейчас глянец и академическая наука? (Кажется, будто ты сама существуешь именно на их стыке, вот в этом «Science is the new sexy».)

– Отличный вопрос! С одной стороны, мое «Science is the new sexy» – отсылка к популярной фразе «Smart is the new sexy», где «sexy» по значению близко к «привлекательный», «популярный», «модный». И действительно, академическая жизнь на самом деле полна внутренней динамики, драйва, интеллектуальной страсти, которые, я уверена, заслуживают широкого внимания и признания. С другой стороны, конечно, в этом есть и ирония, и предупреждение, своего рода исследование вопроса о том, совместимы ли общественное внимание и игра в популярность с фундаментальными ценностями науки – поиском истины, кропотливой, упорной работой и желанием постоянно раздвигать границы человеческого знания. И если «sexy» сегодня может означать и эти качества, а не только «модный» и «популярный» – то пускай наука, действительно, будет sexy!

– Насколько современный политический дискурс влияет на художественную речь?

– Я думаю, что на этот вопрос не может быть единого ответа, потому что художественная практика разных писателей в разной степени построена на взаимодействии с материалом современности. Для кого-то текущие события, газетные заголовки и постоянно обновляющаяся лента новостей – главный источник вдохновения; кто-то строит свою художественную реальность во вневременном пространстве. Для меня постоянный контакт с меняющейся материей современности очень важен, я и мои тексты – созданы и живем ею, это моя естественная среда.

– У «Аддеролла» есть подзаголовок – «Роман поколения». Как ты ощущаешь свое поколение, что отличает его от поколения тех же сорокалетних?

– На самом деле «Роман поколения» – это не подзаголовок романа, а название серии «Редакции Елены Шубиной», которую роман открыл. Но, конечно, мой текст отсылает именно к опыту определенного поколения – тех, кто вырос на постсоветском пространстве и стал частью глобализированного мира. Такой жизненный опыт определяет и мировоззренческие приоритеты, и шкалу ценностей, и главные «болевые точки» – врожденное ощущение нестабильности, трагичности мира, ощущение экзистенциального хаоса.

– За творчеством каких современных писателей ты следишь? Если составить краткую картографию по современной литературе, то чьи имена обязательно там будут и почему?

– Наверное, это мог бы быть очень продолжительный список – в силу профессии я активно слежу за современным литературным процессом, стараюсь читать как новинки книгоиздательства, так и тексты, появляющиеся в «Журнальном зале» и на других веб-площадках. Слежу за многими критиками и обозревателями, в том числе и в фейсбуке, в инстаграме и телеграм-каналах. Впрочем, как правило, я не читаю новинки сразу, как только они появляются, а даю некоторое время на то, чтобы улеглась волна обсуждений. Отдельное и очень важное направление моего чтения – художественная литература, связанная с Северным Кавказом. Я всегда жду новых текстов (в том числе и нон-фикшн) Алисы Ганиевой, Марины Ахмедовой, Полины Жеребцовой, Тамерлана Тадтаева, Германа Садулаева, Арслана Хасавова, Аси Умаровой, Канты Ибрагимова; недавно открыла для себя Анну Тугареву.

– И, напоследок, расскажи про опыт двуязычного существования писателя. Как происходит разделение твоей работы на русском и английском языках? Планируешь ли написать второй роман исключительно на английском языке, и дает ли какие-то преимущества (условно) неродной язык?

– Сейчас на английском я пишу в основном академические тексты, а художественные – на русском языке. Впрочем, чем дальше, тем более условной становится эта грань. Пока не хочу загадывать, но вполне возможно, что новый роман, над которым я сейчас работаю, «THEPRANKEMPIRE», будет написан параллельно на двух языках.

– «THEPRANKEMPIRE» – это тот самый, что «Deep communism timе», опубликованный в Сети? Он тоже продолжит линейку «Романов поколения»?

– «Deep communism time» это фрагмент из него. По поводу публикации и серии пока ничего не знаю, единственное это будет совсем-совсем другой роман-антиутопия про теории заговоров.

Беседовала Екатерина Писарева

Источник: Журнал «ЧИТАЕМ ВМЕСТЕ. Навигатор в мире книг», № 12, 2017

http://chitaem-vmeste.ru/interviews/olga-brejninger-smart-is-the-new-sexy/

ждите...
ждите...